|
Россия может развалиться?
Ведущий российский политолог Григорий Голосов о том, что будет с Россией после Путина.
Три пути России
Насчет того, какой будет дальнейшая траектория России с точки зрения территориального устройства, есть три точки зрения. Одна из них, официально разделяемая властями страны, состоит в том, что с российским федерализмом все в порядке, он цветет, обеспечивая каждому региону свободу развития в гармоничном единстве с другими регионами. Эту позицию я обсуждать не буду даже не потому, что она неправильная, а потому, что никаких изменений в обозримом будущем она не предполагает, в то время как мой цикл статей — о политической динамике.
Вторая точка зрения, к которой склоняются многие оппозиционно настроенные интеллектуалы и базирующиеся за рубежом российские политики, состоит в том, что России предстоит пережить «реальную федерализацию». Я согласен с тем, что после демократизации России стоило бы вернуться к федерализму, которого сейчас просто нет, как минимум в объемах, предусмотренных Конституцией 1993 года. Но именно в таком порядке: сначала восстановить демократию в центре, а потом урегулировать отношения между центром и периферией. Более содержательно о возможном характере реальной федерализации я поговорю в другой статье. На сегодня этого достаточно.
Третья точка зрения, довольно широко представленная в оппозиционных СМИ, состоит в том, что у России как государства нет будущего и после прогнозируемого сторонниками этой позиции военного поражения Россия непременно распадется. Главный бенефициар этого тезиса — украинские власти, которым важно убедить своих граждан, что после полной победы — которая в этой перспективе, конечно, должна представляться неизбежной — российская проблема будет решена раз и навсегда. Простая (хотя и неправильная, на мой взгляд) логика в данном случае сводится к тезису «Нет России — нет и проблемы». Второй бенефициар — это российские власти, запугивающие население тем, что враги России хотят ее «расчленить», и уверяющие, что единственный способ избежать этого — сплотиться вокруг Путина.
полагаю, что главным недостатком теории распада России является полное игнорирование простой истины, согласно которой что-то происходит только тогда, когда это кому-нибудь нужно. В нашем случае этот «кто-то» должен находиться внутри России. Иными словами, есть ли те внутриполитические игроки, для которых распад России был бы главной целью, а не периферийной частью какой-то более широкой политической программы? Если такие игроки есть, то они, понятное дело, могут сыграть значительную роль в дальнейшей российской политической динамике. Если же нет, то все разговоры о распаде обречены оставаться пропагандистскими колебаниями воздуха.
Колониализм ХХI века. А как у них?
Прежде чем перейти к разговору по существу, мне хотелось бы кратко остановиться на проблеме колониализма. Но не в том контексте, который сейчас стал основным в общественных дискуссиях на Западе. Там речь идет о преодолении культурных последствий колониализма в жизни самих западных стран. Ведь проблема деколонизации в мире уже решена, и если жителям немногих остающихся колоний сейчас предлагают независимость, то они, как правило, вежливо отказываются — как это произошло, например, на недавнем референдуме в Новой Каледонии, где, впрочем, есть хоть какое-то движение за независимость. На многих других заморских территориях западных стран, вроде Арубы или Реюньона, никому и в голову не приходит отказываться от нынешнего удобного статуса в пользу сомнительных выгод, которые дала бы независимость. Конечно, при высоком полете фантазии нынешнюю западную дискуссию можно привязать к российским реалиям, но я воздержусь.
Однако если посмотреть на тот процесс деколонизации, который действительно был одним из центральных событий второй половины ХХ века, то из него можно извлечь некоторые полезные уроки. Я выделю две различные, хотя и совместимые до известных пределов модели деколонизации.
Первая — это модель активного противостояния колониальных властей и сторонников независимости. Эта модель часто реализовывалась в форме вооруженного противостояния. Самые яркие примеры тут — Алжир и бывшие португальские колонии в Африке, хотя есть и менее очевидные, но не менее показательные случаи такого рода. Скажем, движение за независимость Индии руководствовалось, как известно, теорией ненасилия, но непосредственным стимулом к тому, что власти Великобритании пошли на уступки, стало восстание моряков британского индийского флота в 1946 году. Разумеется, до вооруженных конфликтов доходило не везде, но в некоторых случаях предоставление независимости рассматривалось как единственный способ их предотвратить.
Вторая модель, которую я определил бы как «сброс балласта», реализовалась при распаде африканских колониальных империй Франции, а затем, в несколько меньшей степени, и Великобритании в 1960-х годах. Конечно, в обоих случаях сыграли свою роль опасения, что если затягивать решение проблемы, то дело может дойти до применения оружия. Но серьезных оснований для таких опасений не было. Местные правящие группы французских колоний, скажем, весьма охотно заседали во французском парламенте и служили в колониальных администрациях. В большинстве своем они были бы вполне удовлетворены этим статусом на длительную личную перспективу. Однако самим колониалистам этот статус начал влетать в такую копеечку, что они предпочли ускорить процесс: во второй половине прошлого столетия поддержание колониальных империй стало экономически нецелесообразным предприятием.
Россия распадется?
Проецируются ли эти модели на российские реалии? Полагаю, только вторая, и именно по той причине, что политические игроки, которые могли бы реализовать первую, не только отсутствуют сейчас, но и вряд ли появятся в будущем. Движения за независимость отдельных регионов в современной России не наблюдается. В подавляющем большинстве нет не только политических организаций, которые были бы способны к борьбе за достижение этой цели, но и ключевой предпосылки к возникновению таких организаций — групп интеллектуалов, которые могли бы сформировать способствующую их возникновению атмосферу в массовом сознании.
Ключевой фактор такой атмосферы — национальные идентичности. Скажем, чтобы бороться за Воронежскую республику, нужно сначала сформировать в сознании жителей Воронежской области особую нацию. Ничего подобного нет и в помине. Жители области могут гордиться тем, что они воронежцы, а могут и не гордиться этим, но в любом случае они осознают себя как россияне, и нет никаких признаков того, что это может измениться в будущем.
Несколько иная ситуация в титульных этнических регионах, то есть преимущественно в республиках. Там-то в значительной степени благодаря усилиям советских властей с их политикой коренизации с местными идентичностями все в порядке. Однако и в республиках особого стремления к независимости сейчас не наблюдается. Региональные правящие группы, как и духовно окормляющая их национальная интеллигенция, полностью интегрированы в существующий политический порядок, и стремление к независимости у них проявляется не ярче, чем у жителей вышеупомянутого Реюньона.
Разумеется, среди республик есть и большие, довольно богатые и хотя бы потенциально способные к отделению регионы вроде Татарстана и Якутии, а также один регион, в котором предпринятая в прошлом попытка сецессии оставила слишком глубокий след в национальном самосознании, — Чечня. Не хочу вдаваться в обсуждение перспектив этих республик, но отмечу, что для них возможны разные варианты, часть из которых может привести к обретению значительно большей, чем сейчас, или даже полной независимости. Но даже если такое произойдет, то не выльется в распад России. Это путь, открытый для немногих.
В свете вышесказанного разговоры о распаде России представляются чистой, ничем не замутненной пропагандой. Конечно, некоторую убедительность им придают ссылки на опыт 1990-х годов, когда, как многим казалось, Россия была на грани распада. Достигнутый тогда уровень политической децентрализации и правда был довольно высоким. Однако обусловлено это было ситуационными обстоятельствами, которые давно уже ушли в прошлое.
Ключевым фактором краха коммунистического режима в СССР послужила конституционная конструкция, делавшая формальное устройство страны чем-то вроде конфедерации. До конца 1980-х годов эта конструкция была фиктивной, потому что реальный стержень политической системы образовывала Коммунистическая партия. Михаил Горбачев, действуя в собственных политических интересах, ослабил этот стержень, а затем Борис Ельцин, опять-таки исходя из логики собственного политического выживания, вынул его вовсе. Отделение от СССР бывших союзных республик привело, отчасти в силу политической инерции, к эскалации притязаний местных правящих групп в регионах России. Они усматривали в требованиях большей самостоятельности удобный способ сохранить за собой власть, которая после ликвидации КПСС ускользала из их рук.
Институциональное устройство современной России исключает подобную политическую динамику. В подавляющем большинстве регионов у власти стоят группы, которые во многом, если не во всем, обязаны своим положением благосклонности Кремля. Они хорошо осознают, что вряд ли сохранят свою власть, в России неразрывно связанную с контролем над экономикой, в случае распада страны. Никакой борьбы за независимость от них ждать не приходится, как не наблюдается и сколько-нибудь серьезных местных группировок, которые могли бы бросить вызов нынешним региональным властям под лозунгом борьбы за независимость. Этот лозунг просто не сработал бы как средство массовой политической мобилизации.
Надо отметить, что децентрализация, которая произошла в России в 1990-х годах, в значительной степени была обусловлена не борьбой самих регионов за самостоятельность, а логикой «сброса балласта». Федеральный центр, занятый макроэкономическими реформами и политическими схватками в Москве, не располагал ни ресурсами, ни политической волей к тому, чтобы удерживать централизованный контроль над регионами. Что касается самих региональных властей, то стремления полностью избавиться от опеки Москвы никто, кроме Чечни, тогда не выказывал. Татарстан, проведя в 1992 году успешный референдум о суверенитете, из состава РФ не вышел. А когда в 1999 году, на пике местной вольницы, региональные начальники создали свой избирательный блок, то назывался он «Отечество — Вся Россия» и одним из его лидеров был президент Татарстана Минтимер Шаймиев.
Воронежская республика и Брянский султанат
Я думаю, что если распад России и станет возможным вследствие какого-то катастрофического развития событий, то произойдет это именно вследствие «сброса балласта». Иными словами, полная и окончательная децентрализация России может быть осуществлена лишь в строго централизованном порядке, путем насильственного предоставления регионам независимости. Вот тогда станут возможными и Воронежская республика, и Брянский султанат, да и что угодно.
Для самих регионов такой сценарий чреват, конечно, жуткими последствиями. Ведь практически повсеместно это вызвало бы ожесточенную борьбу за оставшуюся без присмотра власть между разными местными группировками, и борьба между ними вряд ли была бы мирной. Людей, оснащенных оружием и умеющих им владеть, в регионах и сейчас достаточно, а будет еще больше после того, как начнется возвращение с украинских фронтов. Опыт 1990-х показал, что против государственной машины «ветераны конфликтов» бессильны, они способны лишь отстаивать свои льготы и привилегии, но если эта машина начинает разваливаться, то они легко могут оказаться «делателями королей».
Но, как говорится, боже упаси. Для того чтобы такое произошло, в Кремле должна утвердиться власть уж точно побезумнее нынешней, а я тешу себя надеждой, что этого все-таки не произойдет. Основание для надежды дает то, что установиться до такой степени радикальная власть может только при полной поддержке Запада, а Западу подобная политическая динамика в России, вопреки мнению российских пропагандистов, совершенно не нужна. Почему? На этот вопрос можно дать много красноречивых ответов, но достаточно двух слов: ядерное оружие.
|
️ Журналистку Марию Пономаренко приговорили к 6 годам лишения свободы по делу о «фейках» об армии
